«РАССКАЗЫ ПО РЕВОЛЮЦИОННОЙ И СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ»
Вернуться на главную страницу
Вернуться к оглавлению
Вернуться к оглавлению
ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ В МОСКВУ
Чтобы уменьшить угрозу для новой власти, 11 марта 1918 года большевики перенесли столицу в Москву. У многих вождей партии это решение вызвало серьезные сомнения и возражения. Например, Зиновьев и Луначарский спрашивали: как же можно покидать Петроград, колыбель революции? Смольный стал олицетворением новой власти, и вдруг правительство сбежит оттуда? Рабочие воспримут это как дезертирство, проявление слабости и трусости, не поймут.
В. Ленина такие доводы выводили из себя. Он отвечал товарищам: "Можно ли такими сентиментальными пустяками загораживать вопрос о судьбе революции? Если немцы одним скачком возьмут Питер и нас в нём, то революция погибла. Если же правительство – в Москве, то падение Петербурга будет только частным тяжким ударом. Как же вы этого не видите, не понимаете? Более того: оставаясь при нынешних условиях в Петербурге, мы увеличиваем военную опасность для него, как бы толкая немцев к захвату Петербурга. Если же правительство – в Москве, искушение захватить Петербург должно чрезвычайно уменьшиться: велика ли корысть оккупировать голодный революционный город, если эта оккупация не решает судьбы революции и мира? Что вы калякаете о символическом значении Смольного! Смольный – потому Смольный, что мы в Смольном. А будем в Кремле, и вся ваша символика перейдёт к Кремлю". Ленин замечал в эти дни: "Ганнибал у ворот, – об этом мы не должны забывать ни на минуту". "Этот зверь прыгает хорошо. Он это показал. Он прыгнет еще раз. В этом нет ни тени сомнений". "Если нам придется оставить Петроград, – говорил Владимир Ильич, – отступим в Москву, на Урал... Даже если нас отодвинут и за Урал, мы и там создадим свое советское государство и в конце концов победим".
"Курица не птица, Петроград не столица", – шутила над "бегством" правительства оппозиционная печать. Поэт Кампеадор увидел в смене столиц движение вглубь истории – от эпохи Петра I к эпохе московских царей:
Ну, а там уж недалече
"Стольным" Новгород назвать,
Учредить былое вече,
Споры палицей решать.
Ах, не только на бумаге
Всажен в чью-то спину нож...
Не придут ли и варяги,
Чтобы взяться за правёж?
Сатирическая газета "Баба-Яга" публиковала такие стихи С. Аша:
Ждали, ждали мы Мессии,
Наконец, явился маг
И над картою России
Сел с резинкою в руках.
Трёт бумагу, как ковригу,
Трёт свирепо, пот – что град.
Стёр он Эзель, стёр и Ригу,
И стирает Петроград.
Окруженный странной тайной,
Он резинкой, как метлой,
Стёр Финляндию с Украйной,
И прошёлся над Москвой.
Чёрт бы взял сего Мессию,
Трудно верить на авось:
– Вдруг он матушку-Россию
Да протрёт совсем насквозь.
Покидая в последний раз Смольный и садясь в автомобиль, Ленин негромко заметил: "Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти. Что-то скажет нам московский?.."
В дороге, под стук вагонных колес, Ленин написал статью "Главная задача наших дней", эпиграфом к которой поставил строки Некрасова:
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная
– Матушка-Русь!
Статья написана в патриотическом ключе, совсем непривычном для Ленина прежде. "Не надо самообманов, – писал Ленин. – Надо иметь мужество глядеть прямо в лицо неприкрашенной горькой правде. Надо измерить целиком, до дна, всю ту пропасть поражения, расчленения, порабощения, унижения, в которую нас теперь толкнули. Чем яснее мы поймем это, тем более твердой, закаленной, стальной сделается наша воля к освобождению... наша непреклонная решимость добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной".
Все уже привыкли, что Смольный – институт благородных девиц – преобразился в символ революции. Но Московский Кремль!.. "Со своей средневековой стеной, – писал Лев Троцкий, – и бесчисленными золочёными куполами, Кремль, в качестве крепости революционной диктатуры, казался совершеннейшим парадоксом... Я не раз поглядывал искоса на царь-пушку и царь-колокол. Тяжёлое московское варварство глядело из бреши колокола и из жерла пушки. Принц Гамлет повторил бы на этом месте: "порвалась связь времён, зачем же я связать её рожден?". Но в нас не было ничего гамлетического".
Поэт Демьян Бедный рассказывал: "Все мы, переехавшие тогда из Петрограда в Москву, как-то сначала остро ощущали разлуку с этим городом, остро и даже болезненно, и я насел на Владимира Ильича, как это мы покинули Петроград. А он мне на все мои вздохи и охи... прищуривши так один глаз, говорил всего одно слово:
– Москва...
И он мне так раз десять говорил:
– Москва... Москва... Москва...
Но всё с разными интонациями. И к концу речи я тоже начал ощущать, а ведь в самом деле Москва!..".
В. Ленина такие доводы выводили из себя. Он отвечал товарищам: "Можно ли такими сентиментальными пустяками загораживать вопрос о судьбе революции? Если немцы одним скачком возьмут Питер и нас в нём, то революция погибла. Если же правительство – в Москве, то падение Петербурга будет только частным тяжким ударом. Как же вы этого не видите, не понимаете? Более того: оставаясь при нынешних условиях в Петербурге, мы увеличиваем военную опасность для него, как бы толкая немцев к захвату Петербурга. Если же правительство – в Москве, искушение захватить Петербург должно чрезвычайно уменьшиться: велика ли корысть оккупировать голодный революционный город, если эта оккупация не решает судьбы революции и мира? Что вы калякаете о символическом значении Смольного! Смольный – потому Смольный, что мы в Смольном. А будем в Кремле, и вся ваша символика перейдёт к Кремлю". Ленин замечал в эти дни: "Ганнибал у ворот, – об этом мы не должны забывать ни на минуту". "Этот зверь прыгает хорошо. Он это показал. Он прыгнет еще раз. В этом нет ни тени сомнений". "Если нам придется оставить Петроград, – говорил Владимир Ильич, – отступим в Москву, на Урал... Даже если нас отодвинут и за Урал, мы и там создадим свое советское государство и в конце концов победим".
"Курица не птица, Петроград не столица", – шутила над "бегством" правительства оппозиционная печать. Поэт Кампеадор увидел в смене столиц движение вглубь истории – от эпохи Петра I к эпохе московских царей:
Ну, а там уж недалече
"Стольным" Новгород назвать,
Учредить былое вече,
Споры палицей решать.
Ах, не только на бумаге
Всажен в чью-то спину нож...
Не придут ли и варяги,
Чтобы взяться за правёж?
Сатирическая газета "Баба-Яга" публиковала такие стихи С. Аша:
Ждали, ждали мы Мессии,
Наконец, явился маг
И над картою России
Сел с резинкою в руках.
Трёт бумагу, как ковригу,
Трёт свирепо, пот – что град.
Стёр он Эзель, стёр и Ригу,
И стирает Петроград.
Окруженный странной тайной,
Он резинкой, как метлой,
Стёр Финляндию с Украйной,
И прошёлся над Москвой.
Чёрт бы взял сего Мессию,
Трудно верить на авось:
– Вдруг он матушку-Россию
Да протрёт совсем насквозь.
Покидая в последний раз Смольный и садясь в автомобиль, Ленин негромко заметил: "Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти. Что-то скажет нам московский?.."
В дороге, под стук вагонных колес, Ленин написал статью "Главная задача наших дней", эпиграфом к которой поставил строки Некрасова:
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная
– Матушка-Русь!
Статья написана в патриотическом ключе, совсем непривычном для Ленина прежде. "Не надо самообманов, – писал Ленин. – Надо иметь мужество глядеть прямо в лицо неприкрашенной горькой правде. Надо измерить целиком, до дна, всю ту пропасть поражения, расчленения, порабощения, унижения, в которую нас теперь толкнули. Чем яснее мы поймем это, тем более твердой, закаленной, стальной сделается наша воля к освобождению... наша непреклонная решимость добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной".
Все уже привыкли, что Смольный – институт благородных девиц – преобразился в символ революции. Но Московский Кремль!.. "Со своей средневековой стеной, – писал Лев Троцкий, – и бесчисленными золочёными куполами, Кремль, в качестве крепости революционной диктатуры, казался совершеннейшим парадоксом... Я не раз поглядывал искоса на царь-пушку и царь-колокол. Тяжёлое московское варварство глядело из бреши колокола и из жерла пушки. Принц Гамлет повторил бы на этом месте: "порвалась связь времён, зачем же я связать её рожден?". Но в нас не было ничего гамлетического".
Поэт Демьян Бедный рассказывал: "Все мы, переехавшие тогда из Петрограда в Москву, как-то сначала остро ощущали разлуку с этим городом, остро и даже болезненно, и я насел на Владимира Ильича, как это мы покинули Петроград. А он мне на все мои вздохи и охи... прищуривши так один глаз, говорил всего одно слово:
– Москва...
И он мне так раз десять говорил:
– Москва... Москва... Москва...
Но всё с разными интонациями. И к концу речи я тоже начал ощущать, а ведь в самом деле Москва!..".
ОТМЕНА БРЕСТСКОГО МИРА
Против заключения Брестского мира яростно возражала вся тогдашняя российская оппозиция – от либералов до "левых коммунистов". Но социалисты страстно доказывали, что в Германии вот-вот грянет революция, а либералы в это совершенно не верили. Характерная шутка из либеральной печати (в марте 1918 года):
"– Вы читали Беллами "Через сто лет"?
– Нет... Наверное, что-нибудь насчёт немецкой революции?
– Почему вы думаете?
– Да уж очень заглавие подходящее..."
Карикатура из московской газеты "Раннее утро": карлик Ленин в костюме придворного шута пытается напугать великана Вильгельма, грозно указывая ему на свою армию – горстку разношёрстных и весьма убогих оборванцев. Удивлённый Вильгельм в ответ только ухмыляется в усы...
"Смеялись, – замечал Ленин, – когда мы говорили, что в Германии может быть революция, нам говорили, что только полусумасшедшие большевики могут верить в немецкую революцию".
Сам Ленин не сомневался, что Германия стоит накануне революции и полного военного краха, но когда это случится – через недели или месяцы, – предсказать трудно. Весной 1918 года ему передали отпечатанный немцами текст Брестского договора. Владимир Ильич повертел нарядную книжку в руках – роскошное издание, прекрасный шрифт, отличная бумага... – засмеялся и сказал: "Хороший переплёт, отпечатано красиво, но не пройдёт и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа. Не было более непрочного и нереального мира, чем этот. Немцы стоят у последней ступеньки своего военного могущества, и им суждено пережить величайшие испытания. Для нас этот мир сослужит огромную службу: мы сумеем укрепиться в это время..." "Падение кайзера близко, – говорил он. – Он не протянет и года. Это можно сказать с уверенностью".
Позднее Ленин писал о германцах: "Они увязли, они оказались в положении человека, который обожрался, идя тем самым к своей гибели... Сначала он невероятно раздулся на три четверти Европы, разжирел, а потом он тут же лопнул, оставляя страшнейшее зловоние".
Что же касается либералов, то, как ни удивительно, те самые люди, которые совсем недавно громче всех обличали "немецкого шпиона Ленина", после Брестского мира сами открыто перешли на сторону Германии. Вождь кадетской партии Павел Милюков говорил в 1918 году: "Германия вышла победительницей из мировой борьбы... Так как мы справиться с большевиками сами не можем, то должны обратиться за помощью к Германии. Немцам выгодно иметь в тылу не большевиков, а восстановленную с их помощью и, следовательно, дружественную им Россию. Немцы – люди практичные, и они поймут, что для их же пользы надо помочь России...".
Не все кадеты соглашались со своим вождем. Князь Владимир Оболенский упрекал его:
– Неужели вы думаете, что можно создать прочную русскую государственность на силе вражеских штыков? Народ вам этого не простит.
– Народ? – пожал в ответ плечами вождь либералов. – Бывают исторические моменты, когда с народом не приходится считаться.
Разумеется, красная печать в 1918 году вволю натешилась над этой позицией лидера русских кадетов. На карикатуре Л. Бродаты "непоколебимый" кадет восседает в кайзеровском шлеме и с усами а-ля Вильгельм, гордо заявляя: "Пусть нас обвиняют в измене; с переменой английского цилиндра на эту каску – наше отношение к революции нисколько не изменилось".
Впрочем, самого Ленина эти метаморфозы вряд ли удивляли – ещё десятилетием ранее он писал: "История учит, что господствующие классы всегда жертвовали всем, решительно всем: религией, свободой, родиной, если дело шло о подавлении революционного движения...". Зимой 1917-1918 годов между Лениным и Марией Спиридоновой разгорелся какой-то жаркий спор. Спиридонова упомянула о морали. Владимир Ильич сразу же возразил, удивлённо приподняв брови: "Морали в политике нет, а есть только целесообразность".
Однако Милюков и его единомышленники всё-таки просчитались: сгоряча они отбросили не только "мораль", но и целесообразность... В ноябре 1918 года Германская империя внезапно и с треском рухнула - в Берлине грянула долгожданная революция. Кайзер Вильгельм отрёкся от престола. А вождям белогвардейцев пришлось искать себе за рубежом иных союзников...
После этого Москва, конечно, немедленно аннулировала Брестский мир. Все обещания, данные большевиками Берлину, мгновенно обратились в труху. Ленин давно замечал: "The promises like pie-crust are leaven to be broken, говорит английская пословица. "Обещания, что корка от пирога: их на то и пекут, чтобы ломать потом".
Автор очерка – Александр Майсурян.
Очерк составлен по материалам книг А. А. Майсуряна "История России. ХХ век" (1996 г., издательство "Аванта+") и "Другой Ленин" (2006 г., издательство "Вагриус").
При воспроизведении настоящего материала необходимо указание авторства, в интернете – гипертекстовая ссылка.
"– Вы читали Беллами "Через сто лет"?
– Нет... Наверное, что-нибудь насчёт немецкой революции?
– Почему вы думаете?
– Да уж очень заглавие подходящее..."
Карикатура из московской газеты "Раннее утро": карлик Ленин в костюме придворного шута пытается напугать великана Вильгельма, грозно указывая ему на свою армию – горстку разношёрстных и весьма убогих оборванцев. Удивлённый Вильгельм в ответ только ухмыляется в усы...
"Смеялись, – замечал Ленин, – когда мы говорили, что в Германии может быть революция, нам говорили, что только полусумасшедшие большевики могут верить в немецкую революцию".
Сам Ленин не сомневался, что Германия стоит накануне революции и полного военного краха, но когда это случится – через недели или месяцы, – предсказать трудно. Весной 1918 года ему передали отпечатанный немцами текст Брестского договора. Владимир Ильич повертел нарядную книжку в руках – роскошное издание, прекрасный шрифт, отличная бумага... – засмеялся и сказал: "Хороший переплёт, отпечатано красиво, но не пройдёт и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа. Не было более непрочного и нереального мира, чем этот. Немцы стоят у последней ступеньки своего военного могущества, и им суждено пережить величайшие испытания. Для нас этот мир сослужит огромную службу: мы сумеем укрепиться в это время..." "Падение кайзера близко, – говорил он. – Он не протянет и года. Это можно сказать с уверенностью".
Позднее Ленин писал о германцах: "Они увязли, они оказались в положении человека, который обожрался, идя тем самым к своей гибели... Сначала он невероятно раздулся на три четверти Европы, разжирел, а потом он тут же лопнул, оставляя страшнейшее зловоние".
Что же касается либералов, то, как ни удивительно, те самые люди, которые совсем недавно громче всех обличали "немецкого шпиона Ленина", после Брестского мира сами открыто перешли на сторону Германии. Вождь кадетской партии Павел Милюков говорил в 1918 году: "Германия вышла победительницей из мировой борьбы... Так как мы справиться с большевиками сами не можем, то должны обратиться за помощью к Германии. Немцам выгодно иметь в тылу не большевиков, а восстановленную с их помощью и, следовательно, дружественную им Россию. Немцы – люди практичные, и они поймут, что для их же пользы надо помочь России...".
Не все кадеты соглашались со своим вождем. Князь Владимир Оболенский упрекал его:
– Неужели вы думаете, что можно создать прочную русскую государственность на силе вражеских штыков? Народ вам этого не простит.
– Народ? – пожал в ответ плечами вождь либералов. – Бывают исторические моменты, когда с народом не приходится считаться.
Разумеется, красная печать в 1918 году вволю натешилась над этой позицией лидера русских кадетов. На карикатуре Л. Бродаты "непоколебимый" кадет восседает в кайзеровском шлеме и с усами а-ля Вильгельм, гордо заявляя: "Пусть нас обвиняют в измене; с переменой английского цилиндра на эту каску – наше отношение к революции нисколько не изменилось".
Впрочем, самого Ленина эти метаморфозы вряд ли удивляли – ещё десятилетием ранее он писал: "История учит, что господствующие классы всегда жертвовали всем, решительно всем: религией, свободой, родиной, если дело шло о подавлении революционного движения...". Зимой 1917-1918 годов между Лениным и Марией Спиридоновой разгорелся какой-то жаркий спор. Спиридонова упомянула о морали. Владимир Ильич сразу же возразил, удивлённо приподняв брови: "Морали в политике нет, а есть только целесообразность".
Однако Милюков и его единомышленники всё-таки просчитались: сгоряча они отбросили не только "мораль", но и целесообразность... В ноябре 1918 года Германская империя внезапно и с треском рухнула - в Берлине грянула долгожданная революция. Кайзер Вильгельм отрёкся от престола. А вождям белогвардейцев пришлось искать себе за рубежом иных союзников...
После этого Москва, конечно, немедленно аннулировала Брестский мир. Все обещания, данные большевиками Берлину, мгновенно обратились в труху. Ленин давно замечал: "The promises like pie-crust are leaven to be broken, говорит английская пословица. "Обещания, что корка от пирога: их на то и пекут, чтобы ломать потом".
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Автор очерка – Александр Майсурян.
Очерк составлен по материалам книг А. А. Майсуряна "История России. ХХ век" (1996 г., издательство "Аванта+") и "Другой Ленин" (2006 г., издательство "Вагриус").
При воспроизведении настоящего материала необходимо указание авторства, в интернете – гипертекстовая ссылка.
